Круглая печать. Повести - Страница 50

Недалеко от Ходжента, помнишь, где был ишачий базар, если подняться в горы Карамазар, то там тоже есть ЭТО, зарытое глубоко, но все же заметное. По-моему, клад велик».

Талиб иногда дословно переводил Пшеницыну целые страницы дедушкиной тетради, иногда только кратко пересказывал содержание.

- Неужели на нашей земле так много золота? - спросил он, - Только непонятно, кто его здесь запрятал.

- Ты неправильно понимаешь, - ответил Федор. - Никто его не прятал. Твой дед, очевидно, называет кладом месторождения золота, природные месторождения. Во всяком случае, Усман-бай и Рахманкул понимали, что речь идет не о кладах, а о золотых россыпях. И странно, что они ничего не нашли.

Федор встал со своего высокого кожаного кресла, достал из кармана брюк трубку и кисет, закурил, стоя спиной к Талибу у раскрытого окна, выходящего в тихий, влажный от дождя сад. Возле дома была густая тень, а вдали, где росли кусты жасмина, сверкали на солнце листья, и от посыпанной речным песком дорожки шел пар.

- Сколько беды на свете от этого проклятого желтого металла! - сказал Федор, не оборачиваясь, - Убивают, воюют, жульничают, совесть продают. На одном нашем прииске сколько горя я повидал. Понимаешь?

Талиб кивнул. Он первый раз видел, что Федор закурил трубку. Обычно он совал ее в рот без табака.

- Опять начал, - поймав взгляд мальчика, сказал Пшеницын. - С этими буржуями, белогвардейцами, со спекулянтами всякими разве можно спокойно разговаривать? Все нервы истрепал. Одно слово - контрреволюция! Но я мало курю, когда сильно разволнуюсь только. Ты не обращай внимания.

Федор закашлялся и вышел из кабинета. Талиб опять уткнулся в тетрадку.

«Пусть все это будет для улицы Оружейников, для настоящих трудовых людей, для тех, кто не утратил мастерства, для тех, кто умеет делать легкие, гибкие сабли и тяжелые мотыги, звонкие подковы и драгоценные кинжалы…»

В конце тетради, как и перед началом, были стихи Навои о царевиче Фархаде:

Царевич все исполнил, что прочел, -
В сокровищницу змея он вошел.

А там - всех драгоценнейших вещей
Не счел бы и небесный казначей.

Между последней страницей и кожаной обложкой было сделано что-то вроде кармана. Талиб развернул тетрадь на коленях и старался понять, что там нарисовано.

Вошел Пшеницын с пачкой бумаг под мышкой, сложил их на краю своего большого письменного стола и спросил:

- Тоже золотишко ищешь? Такая зараза, смотри капиталистом не стань.

- Да нет, - возразил Талиб. - Я так только смотрю. Интересно.

- У меня друг был, вместе с Владимиром Ильичем Лениным в ссылке находился; он много мне пересказывал, что ему Ленин говорил. Вот про золото, например, Ленин говорил, что из него по справедливости надо бы отхожие места делать. Пусть все видят: что для буржуев дорого, то для сознательного пролетариата - навоз.

- Я про золото не думаю, - сказал Талиб. - Я про отца думаю. Может, он погибает где-нибудь.

Пшеницын уткнулся в бумаги. Он читал их медленно и что-то подчеркивал толстым красным карандашом.

- Знаете, дядя Федор, - сказал Талиб, - я поеду в Москву и сам его найду.

- Это глупо, - поднял на него глаза Федор. - Это утопия, понимаешь? Невозможно это в данный момент. Что ты там будешь один скитаться?

- А он один скитается, - ответил Талиб. - Я в Бухаре не пропал, а в Москве ведь Советская власть.

Талиб сидел, неподвижно уставившись на серебряных львов несгораемого шкафа. Федор встал из-за стола, прошелся по кабинету.

Перед ним сидел худой и скуластый мальчишка с удивительно черными и упрямыми глазами. Первый раз Федор заметил, как изменился Талиб за те полгода, что пробыл в Бухаре.

- Я подумаю, - сказал он. - Завтра в обед приходи к Олимпиаде Васильевне. Обмозгуем.

* * *

Перед обедом Федор шепнул Талибу:

- Олимпиада Васильевна недельки через две собирается в Петроград к сестре.

Обедали они на веранде. Все было так же, как и в прошлом году, только мяса Олимпиада Васильевна дала меньше. Зато вместо компота она поставила перед каждым по блюдечку красной, черной и белой черешни.

После обеда Федор попросил Олимпиаду Васильевну присесть рядом с ними и нарочито беззаботно начал:

- Не везет мне с вами. Упрямые вы очень. А вам везет. Так совпало, что вы вместе поедете. Олимпиада Васильевна решила ехать в Петроград за своей сестрой Лидией и тебя, Талиб, может взять с собой. Правильно я говорю, Олимпиада Васильевна?

- Странный вы человек, Федор, - ответила она. - Неужели вы можете отпустить ребенка в Москву? Конечно, я довезу его в целости и в сохранности. Мне с ним будет легче, Толя - мальчик воспитанный и умный, но в Москве же он будет совсем одинок.

- В Москве будет полный порядок, - подмигнул Талибу Пшеницын. - Там у меня друг в правительстве - Ваня Мухин. Я ему напишу.

- Как знаете, - вздохнула Олимпиада Васильевна. - На обратном пути я могу взять Талиба в Москве и привезу вместе с сестрой обратно. Важно только, чтобы вы, Федор, хорошо документы выправили.

Все документы были заготовлены, подписаны, и Талиб, завернув их в клеенку, чтобы не подмокли от случайного дождя, зашил их в подкладку своего халата.

Олимпиада Васильевна тоже получила документы на проезд в Петроград, собрала вещи и продукты на дорогу. Талиб приходил к ней ежедневно, помогал укладываться. Отъезд назначался на среду, а во вторник все рухнуло.

Был удивительно жаркий и душный для начала лета день. Термометр показывал. 28 градусов, на улицах почти замерло движение. Подойдя к дому Олимпиады Васильевны, Талиб облегченно вздохнул и, пройдя по тенистой дорожке, вдруг увидел, что Олимпиада Васильевна сидела на ступеньках веранды, на самом солнцепеке, и плакала.