Круглая печать. Повести - Страница 2

Он остановился возле калитки, посмотрел на Талиба пристально и внимательно.

- Почему не плачешь? - спросил он, стараясь заглянуть мальчику в глаза. - Неужели у тебя сердца нет? Отец пропал, мать родная умерла, а ты не плачешь. Ты же маленький еще, не мужчина еще, ты должен плакать. Нехорошо.

Усман-бай приходился Талибу дальним родственником по отцу. В его словах была правда. Действительно, почему Талиб не плачет? Это действительно нехорошо, но мальчик не ответил.

- Заходите, Усман-ака. Пожалуйста! - Талиб еще раз поклонился. - Заходите.

Потом пришел единственный в Ташкенте родственник матери, человек, которого все звали Юсуп-неудачник или Юсуп-чахоточный. Юсуп-неудачник держал маленькую лавчонку возле мечети Шейхантаур. Он брал товары в кредит и продавал их с небольшой наценкой. Он был худенький, бледный, с большими, черными, всегда грустными глазами. Он дружил с отцом Талиба, часто бывал у них прежде и во время болезни матери, в последнее время, заходил каждый день. Дядя Юсуп знал много такого, чего не знали другие, у него были знакомые русские, потому что он служил когда-то кондуктором конки, а потом кондуктором трамвая.

- Ой, Талибджан, Талибджан, большой ты стал. Совсем большой. - Юсуп-ака коснулся плеча Талиба и, отвернувшись куда-то в сторону, добавил: - Иди во двор. Отдохни. Я постою.

Во дворе было много народу, а в комнате, где лежала мать, плечом к плечу стояли самые близкие друзья и соседи.

Талиб стоял в дверях позади всех, его не видели, и потому он услышал такой разговор.

- Плохо, когда нет родственников, - сказал кто-то. - Вот и получилось, что мальчишка теперь один.

- Усман-ака не оставит его. Дальняя родня, а все же… - возразил кто-то еще.

- Может, и отец скоро вернется: говорят, война кончается. Дай бог, вернется, - сказала бабушка Джамиля. - Отца никто не заменит.

- Может, и вернется, - возразил первый голос. - От всех письма есть, а Саттар не пишет. Неграмотные дали о себе знать, только Саттар, грамотный, молчит. Много наших померло на войне. Холодно там - пять месяцев снег идет. Там плов не поешь.

- Саттар упрямый очень был, - сказал Усман-бай. Его голос Талиб узнал сразу. - Из упрямства в Намангане женился, из упрямства со мной поссорился, из упрямства и там ему, конечно, плохо. И сын у него такой же упрямый… Прямо волчонок. Я ему говорю: почему не плачешь? А он молчит. Волчонок…

Талиб выскользнул из комнаты, не поднимая глаз, прошел по двору в кузницу, которая пустовала уже два года, закрыл дверь за собой и огляделся.

В отверстие под крышей светило солнце. Яркое пятно света лежало на давно остывшем горне, на больших кузнечных клещах, на молоте и молотках, на разных оправках и наборе зубил, на мотках проволоки, которую отец принес перед самой мобилизацией за день или за два дня. Талиб подергал веревку меха, и над горном поднялась стая седого пепла.

И тут неожиданно для себя Талиб заплакал. Тихо, почти беззвучно. Просто у него дрожали губы и текли слезы. Никогда раньше он не плакал так. Он плакал, стоя у горна, и все время тянул веревку меха. Все больше пепла реяло в воздухе, и дышать стало совсем трудно, но Талиб все качал и качал мех, а потом вдруг опустился на корточки между горном и наковальней, в холодную и пыльную тень. Он плакал беззвучно и долго, но тяжесть на сердце не проходила, как это часто бывает, когда прольются слезы. Нет, не проходила.

* * *

Несчастья в семье начались с того дня, когда по приказу царя Николая узбеков стали брать на тыловые работы. Сначала мастера Рахима не взяли в армию. У него с детства болела нога, и он прихрамывал. Недруги отца называли его Саттар-хромой. Правда, таких людей на улице Оружейников было мало, большинство и в глаза и за глаза звали его уста-Саттар, мастер-Саттар.

Врачи посмотрели его на комиссии и сказали: «Негоден».

Отец смеялся: «Зайца спасают четыре сильных ноги, а меня - одна больная».

В тот же день у отца вышла большая ссора со старостой квартала и с полицейским Рахманкулом. Староста вместе с полицейским составляли списки для мобилизации и вписали туда всех, кто был им неугоден, кто взятку дать не мог, кто им родней не приходился. До врачебной комиссии уста-Саттар ничего не говорил старосте квартала: боялся, что люди подумают о нем плохо. Ведь каждый, кто не хочет уезжать, другого подводит. Если нужно от квартала двадцать человек, то двадцать и возьмут. Не одного, так другого.

Но когда русские врачи не взяли уста-Саттара, он пошел к старосте квартала и при всех обозвал его и его друга Рахманкула взяточниками и злодеями.

- Почему ни одного байского сыночка в списках нет? - спрашивал отец. - Почему только бедняки должны ехать в холодную страну? Что, у них кожа толще? Нет, у них кошелек тоньше. Почему за царя Николая должны страдать те, кому царь ничего не давал, а не те, кто у царя в любимых слугах был? На словах все богачи за царя, все войну хвалят, все «ура» кричат, а помогать белому царю воевать с немецким царем Вильгельмом должны бедняки?

Может быть, эти неосторожные слова и решили судьбу отца, а может быть, еще и ссора с Усман-баем. Характер у отца был упрямый.

Когда Талиб был совсем маленький, отец начал ковать клинок для сабли. Он ковал его очень долго, наверное, несколько лет. Впрочем, возможно, что Талибу это только так казалось. Во всяком случае, разговоров об этом клинке было много.

Отец неплохо зарабатывал в мирное время, он подковывал лошадей, делал топоры, мотыги, узбекские ножи - пчаки, ножницы для стрижки овец, чинил арбы. Иногда он уезжал на месяц, а то и на полтора к уста-Рахиму, к своему тестю, который тоже был известный кузнец и ювелир в городе Намангане. Отец всегда возвращался довольный и рассказывал про свои поездки, про то, какой замечательный человек уста-Рахим, дедушка Талиба, про то, что дедушка пешком обходил все земли от Тянь-Шаня до Аму-Дарьи. В Ферганской долине дедушку звали уста-Тилля - мастер-Золото.